Устанавливая сырную неделю, с ее полускоромной пищей, Православная Церковь имела в виду облегчить христианам переход от мясоеда к Великому посту и исподволь вызвать в душе верующих то молитвенное настроение, которое заключается в самой идее поста, как телесного воздержания и напряженной духовной работы. Но эта попечительная забота церкви повсеместно на Руси осталась гласом вопиющего в пустыне, и на деле наша Масленица не только попала в число праздников, но стала синонимом самого широкого, безбрежного разгула. В эту неделю наш скромный и набожный народ как бы разгибал свою исполинскую спину и старался в вине и веселье потопить все заботы и тяготы трудовой будничной жизни. Насколько при этом бывал неудержим народный разгул, можно судить уж по одним эпитетам, которыми наделил народ Масленицу. Она называлась «веселой», «широкой», «пьяной», «обжорной», «разорительницей». Сверх того, ни одна неделя в году не изобиловала так происшествиями полицейского характера и не давала такого значительного числа мелких процессов у мировых судей.

Празднование Масленицы почти повсюду начиналось с четверга, хотя работы во многих местах прекращались уже с понедельника, так как крестьяне, озабоченные наступающим праздником обжорства, разъезжали по соседним базарам и закупали всякую снедь. Закупки такого рода бывали, применительно к крестьянскому бюджету, очень велики: семья среднего достатка в 5–6 душ затрачивала от 5 до 10 рублей на водку, рыбу, постное масло, гречневую муку и всякие сладости. А если к этому прибавить еще расходы на обновки бабам и девушкам, то будет вполне понятно, почему Масленица называлась «разорительницей».

Впрочем, крестьяне, при всей их сдержанности и бережливости, не тяготились этими расходами, так как на Масленицу приходилось принимать гостей и самим ходить в люди и, стало быть, нужно было и угостить прилично, и одеться по праздничному, чтобы соседи не засмеяли. Сверх того, Масляница была любимым праздником у крестьян, когда вся православная Русь, от мала до велика, веселилась до упаду и когда широкая русская натура любила развернуться вовсю. В масленичную неделю более чем скромная физиономия русской деревни совершенно преображалась. Обыкновенно тихие, безлюдные улицы полны были подгулявшего, расфранченного народа: ребятишки, молодежь, старики – все высыпали из душных домов за ворота и всякий по-своему праздновал широкую Масленицу. Одни катались на тормозках и салазках или с хохотом «поздравляли блины», опрокидывая в снег пьяного мужика; другие с надсадой орали песни и, пошатываясь, плелись вдоль деревенской улицы; третьи в новых тулупах сидели на завалинках и, вспоминая свою юность, глядели на оживленные группы, столпившиеся у качелей, и на всю горластую шумную улицу, по которой взад и вперед сновали расфранченные девушки, подгулявшие бабы, полупьяные парни и совсем пьяные мужики. Всюду весело, оживленно, всюду жизнь била ключом: смех, шутки, женские слезы, поцелуи, бурные ссоры, пьяные объятия, крупная брань, драка, светлый хохот ребенка. Но все-таки в этой панораме крестьянской жизни преобладали светлые тона: и слезы, и брань, и драка тонули в веселом смехе, в залихватской песне, в бравурных мотивах гармоники и в не-смолкающем перезвоне бубенцов. Так что общее впечатление получалось веселое и жизнерадостное: вся эта многолюдная деревенская улица пела, смеялась, шутила, каталась на санях. Катались особенно охотно: то там, то здесь из ворот вылетали тройки богачей с расписными, увитыми лентами дугами, или выбегали простенькие дровни, переполненные подвыпившими мужиками и бабами, во всю мочь горланящими песни. От этих песен изнуренные, костлявые, но разукрашенные ленточками и медными бляхами крестьянские лошаденки дрожали всем телом и под ударами захмелевших хозяев мчались во весь дух вдоль деревенской улицы, разгоняя испуганные толпы гуляющих. Никогда не доставалось так крестьянским лошадям, как в дни Масленицы. Обыкновенно очень сердобольные к своей скотине, крестьяне берегли и холили лошадей больше, чем собственных ребят, но на Масленицу, под пьяную руку, всякая жалость к скотине пропадала. На худых, заморенных клячонках делались десятки верст, чтобы попасть на так называемые «съездки», то есть грандиозные катания, устраиваемые в каком-нибудь торговом селе. Еще с утра из всех окрестных деревень съезжалась туда молодежь и останавливалась или у родных, или в тех домах, где есть «игровые» или знакомые девушки. А часам к трем пополудни начиналось катание. Катали, как водится, всего охотнее молодых девушек, причем девушки, если их катал кучер из чужой деревни, должны были напоить его допьяна и угощать гостинцами. Много катались и бабы (причем, из суетного желания похвастать, подвертывали сзади шубы, чтобы показать дорогой мех, и никогда не надевали перчаток, чтобы все видели, сколько у них колец). Но всех больше катались «новожены», то есть молодые супруги, обвенчавшиеся в предшествовавший мясоед, так как обычай налагал на них как бы обязанности выезжать в люди и наносить визиты всем, кто пировал у них на свадьбе.

Есть предположение, что Масленица в отдаленной древности была праздником, специально устраиваемым только для молодых супругов: для них пеклись блины и оладьи, для них заготовлялось пиво и вино, для них закупались сласти. И только впоследствии этот праздник молодых стал общим праздником. Не беремся судить, насколько это предположение справедливо и как велика его научная ценность, но, несомненно, что нечто подобное в старину было. По крайней мере, на эту мысль наводит существование множества масленичных обрядов и обычаев, в которых центральное место предоставляется «новоженам». Сюда, например, относятся так называемые «столбы».

«Столбы» – это в своем роде выставка любви. Обычай этот принадлежит, несомненно, к числу древнейших, так как, по своей ребяческой наивности и простоте, он ярко напоминает ту далекую эпоху, когда весь уклад деревенской жизни не выходил за пределы патриархальных отношений. Состоял этот обычай в том, что молодые, нарядившись в свои лучшие костюмы (обыкновенно в те самые, в которых венчались), вставали рядами («столбами») по обеим сторонам деревенской улицы и всенародно показывали, как они любят друг друга. «Порох на губах!» – кричали им прохожие, требуя, чтобы молодые поцеловались. Или: «А нуте-ка, покажите, как вы любитесь?»

Праздничное настроение подвыпивших зрителей создавало иногда для «новоженов» (и в особенности для молодой жены) чрезвычайно затруднительное положение: иной подкутивший гуляка отпустит столь полновесную шутку, что молодая зардеет, как маков цвет. Но неловкость положения быстро тонуло в общем праздничном веселье, тем более что и самые «столбы» продолжались недолго: час, другой постоят и едут кататься или делать визиты, которые точно так же входили в число ритуальных обязанностей молодых. В некоторых местностях визиты начинались еще в мясное (последнее перед Масленицей) воскресенье. В этот день тесть ехал звать зятя «доедать барана». Но чаще первый визит делали молодые. Обыкновенно в среду, на масленой неделе, молодой с женою ездил в деревню к тестю «с позывом» на праздник и после обычных угощений возвращался уже вместе с тестем и тещей. Случалось и так, что масленичные визиты молодых носили общесемейный характер: молодые с родителями жениха отправлялись в дом родителей невесты, и начиналось угощение сватов. Молодые при этом играли роль почетных гостей: их первых сажали за стол и с них начинали обносить яствами. Пиршество обычно длилось чрезвычайно долго, так как Масленица – праздник еды по преимуществу, и обилие блюд считалось лучшим доказательством гостеприимства. После бесконечного обеда молодые обычно катались на санях вместе с бывшими подругами невесты, а сваты в это время начинали уже свою попойку, которая заканчивалась только к ночи, с тем чтобы на другой день начаться снова уже в доме родителей жениха.

Кроме молодых, масленичные визиты считались обязательными и для кумовьев. Родители новорожденных детей ходили к кумовьям «с отвязьем», то есть приносили им пшеничный хлеб-«прощенник» (этот хлеб приготовлялся специально для Масленицы, он выпекался с изюмом и украшался вензелями). В свою очередь, кум и кума отдавали визит крестнику, причем оделяли его подарками: кроме «прощенника», кум приносил чашку с ложкой, а кума – ситцу на рубашку, более же богатые кумовья дарили свинью, овцу, жеребенка.

Кроме «столбов» и обязательных визитов, в некоторых частях северных губерний сохранялся весьма своеобразный масленичный обычай, в котором также фигурировали молодые и происхождение которого восходит к временам очень отдаленной старины. Так, крестьяне собирали с молодых дань «на меч», то есть, попросту говоря, требовали выкуп за жену, взятую из другой деревни. Уже самое название этого выкупа – «на меч» – показывает, что обычай возник еще в ту эпоху, когда и мирный земледелец нуждался в оружии, чтобы защищать свой очаг и свое достояние. Эта своеобразная подать взыскивалась или в день свадьбы, или в мясное (последнее перед Масленицей) воскресенье, и притом взыскивалась по всей строгости обычаев: ни просьбами, ни хитростью молодому от выкупа было не отвертеться.