В старину одним из наиболее популярных масленичных развлечений были кулачные бои: крестьяне и горожане одинаково любили поразмять косточки в драке, и побоища сплошь и рядом принимали грандиозный характер, заканчиваясь иногда тяжелыми увечьями. «В последний день Масленицы происходил ужасный бой. На базарную площадь еще с утра собирались все крестьяне, от мала до велика. Сначала дрались ребятишки (не моложе 10 лет), потом женихи и, наконец, мужики. Дрались, большей частью, стеной и «по мордам», как выражались крестьяне, причем после часового упорного боя бывала передышка». Но к вечеру драка, невзирая ни на какую погоду, разгоралась с новой силой, и азарт бойцов достигал наивысшего предела. Тут уже стена не наблюдалась – все дрались, столпившись в одну кучу, не разбирая ни родных, ни друзей, ни знакомых. Издали эта куча барахтающихся людей очень походила на опьяненное чудовище, которое колышется, ревет, кричит и стонет от охватившей его страсти разрушения. До какой степени жаркими бывали эти схватки, можно судить по тому, что многие бойцы уходили с поля битвы почти нагишом: и сорочки, и порты на них были разодраны в клочья.

Существовал и другой старинный обычай, не имеющий, впрочем, ничего общего с грубой и дикой дракой – это русский карнавал. Только, разумеется, условия нашего климата и особенности деревенского быта не позволяли этому празднику принять характер того пышного торжества, какое мы наблюдаем у народов Запада. Наш деревенский карнавал был гораздо проще, беднее и первобытнее. Начинался он обыкновенно в четверг на масленой неделе. Парни и девушки делали из соломы чучело, одевали его в женский наряд, купленный в складчину, и затем в одну руку вкладывали бутылку с водкой, а в другую – блин. Это и была «сударыня-масленица», героиня русского карнавала. Чучело ставили в сани, а рядом прикрепляли сосновую или еловую ветку, разукрашенную разноцветными лентами и платками. До пятницы «сударыня-масленица» хранилась где-нибудь в сарае, а в пятницу, после завтрака, парни и девушки веселой гурьбой вывозили ее на улицу и начинали шествие. Во главе процессии следовала, разумеется, «масленица», рядом с которой стояла самая красивая и нарядная девушка. Сани с «масленицей» волокли три парня. За этими санями тянулась длинная вереница запряженных парнями же салазок, переполненных нарядными девушками. Процессия открывалась песней, которую затягивала первая красавица, с передних саней; песню дружным хором подхватывали остальные девушки и парни, и весь масленичный поезд весело и шумно двигался по деревенской улице. Заслышав пение, народ толпой высыпал на улицу: ребятишки, взрослые и даже пожилые крестьяне и крестьянки спешили присоединиться к шествию и сопровождали «масленицу» до самой катальной горы, где «сударыня-масленица» и открывала катание. Те самые парни, которые привезли ее на гору, садились в сани, а прочие прикрепляли к саням салазки и целым поездом, с хохотом, визгом и криком, неслись по обледенелой горе вниз. Катание обыкновенно продолжалось до самого вечера, после чего «сударыня-масленица» снова водворялась в сарай. На следующий день, в субботу, «масленица» снова появлялась на улице, но теперь уже в сани вместо парней впрягали лошадь, увешанную бубенцами, колокольчиками и украшенную разноцветными лентами. Вместе с «сударыней» опять садилась девушка, но уже не одна, а с парнем, причем у парня в руках – четверть водки и закуска (и то, и другое покупали в складчину). За сани же, как и прежде, привязывали салазки, на которых попарно сидели девушки и «игровые» парни. Эта процессия с пением ездила по селу, причем парни пользовались всякой остановкой, чтобы выпить и закусить. Веселье продолжалось до вечера, причем в катании принимали участие не только девушки, но и женщины. Последние катались вместе с «сударыней-масленицей» не столько ради удовольствия, сколько для того, чтобы «зародился длинный лен».

В воскресенье вечером «масленица» сжигалась. Этот обряд обставлялся со всей доступной для деревенской молодежи торжественностью. Еще загодя ребятишки, девушки и парни несли за околицу старые плетни, испорченные бочки, ненужные дровни и прочее и складывали из этих горючих материалов огромный костер. А часов в 8–9 вечера к этому костру направлялась печальная процессия, причем девушки жалобными голосами пели: «Сударыня-масленица, потянися». У костра «масленицу» ссаживали с саней и ставили на снег, потом снимали с елки ленты и платки и делили их между девушками и пели масленичные песни. Когда же раздавались снова песни: «Шли, прошли солдатушки из-за Дона, несли ружья заряжены, пускали пожар по дубраве, все елки, сосенки погорели, и сама масленица опалилась», – парни зажигали «сударыню-масленицу». Сожжение «масленицы» составляло, так сказать, заключительный аккорд деревенского веселья, за которым следовал уже пост, поэтому присутствующие при сожжении обыкновенно швыряли в костер все остатки масленичного обжорства, как то: блины, яйца, лепешки и прочее и даже зарывали в снег сам пепел «масленицы», чтобы от нее и следов не осталось.

Этот последний день Масленицы называется «прощеным», и крестьяне посвящали его заговенью. Часа в четыре пополудни на сельской колокольне раздавался печальный, великопостный благовест к вечерне, и, заслышав его, подгулявшие мужички истово крестились и старались стряхнуть с себя веселое масленичное настроение. Пустели мало-помалу людные улицы, стихали праздничный говор и шум, прекращались драки, игры, катания. Словом, широкая, пьяная Масленица круто останавливалась, и на смену ей приходил Великий пост. Приближение поста отражалось и на душевном настроении крестьян, пробуждая у них мысль о покаянии и полном примирении с ближними. Едва смолкал церковный звон и отходила вечерня, как по избам начинали ходить родственники и соседи, прося друг у друга прощения. Низко, до самой земли кланялись крестьяне друг другу со словами: «Прости, Христа ради, в чем я перед тобой согрешил». «Прости и ты меня», – слышна была в ответ та же просьба. Так, перекочевывая из избы в избу, ходили до рассвета, причем, проходя по улице, и мужчины, и женщины считали своим долгом что есть мочи кричать: «Сударыня-масленица, потянися!» или: «Мокрогубая масленица, потянися!»

Некоторую особенность представляло прощение в семейном кругу. Вот как это происходило в Саратовской губернии. Вся семья садилась за ужин (причем последним блюдом обязательно подавалась яичница), а после ужина все усердно молились и затем самый младший начинал кланяться всем по очереди и, получив прощение, отходил в сторону. За ним, в порядке старшинства, начинал кланяться следующий по возрасту член семьи (но младшему не кланялся и прощения у него не просил) и т. д. Последней кланялась хозяйка, причем просила прощения только у мужа, глава же семьи никому не кланялся.

Чрезвычайно твердо соблюдался обычай прощаться с покойниками. По крайней мере, такого рода прощания сохранялись повсюду. Обычай ходить на кладбище в последний день Масленицы поддерживался, главным образом, бабами. В четвертом часу пополудни они кучками, в 10–12 человек, шли с блинами к покойникам и старались не разговаривать по дороге. На кладбище каждая отыскивала родную могилку, становилась на колени и била по три поклона, причем со слезами на глазах, шептала: «Прости меня, (имя рек), забудь все, что я тебе нагрубила и навредила». Помолившись, женщины клали на могилку блины (а иногда ставили и водку) и отправлялись домой так же молча, как и пришли. При этом считалось хорошим признаком, если на третий день на могилке не оставалось ни блинов, ни водки: это означало, что покойнику живется на том свете недурно и что он не помнит зла и не сердится на принесшего угощение.