В крестьянском быту Святки считались самым большим, шумным и веселым праздником. Они охватывают собой период времени от Николина дня (19 декабря (6 декабря по ст. ст.) до Крещения (19 января (6 января по ст. ст.), то есть как раз тот месяц, когда земледельческое население, обмолотив хлеб и покончив со всеми работами, предавалось отдыху.

Святки считались праздником по преимуществу молодежи, хотя и взрослое население не оставалось равнодушным к общему веселью и к тому приподнятому, несколько торжественному настроению, которое свойственно всем большим праздникам в деревне. Но все-таки центром празднеств служила молодежь: ее игры, песни, сборища и гадания задавали тон общему веселью и скрашивали унылую деревенскую зиму. В особенности большой интерес представляли Святки для девушек: в их однообразную трудовую жизнь врывалась целая волна новых впечатлений, и суровые деревенские будни сменялись широким привольем и целым рядом забав и развлечений. На Святки самая строгая мать не заставит дочку прясть и не будет держать за иглой в долгие зимние вечера, когда на улице льется широкой волной веселая песня парней, когда в «жировой» избе на посиделках заливается гармонь, а толпы девушек, робко прижимаясь друг к другу, бегают «слушать» под окнами и гадать в поле. Гадания составляли, разумеется, центр девичьих развлечений, так как всякая невеста, естественно, хотела заглянуть в будущее и, хотя бы и с помощью черта, узнать, кого судьба пошлет ей в мужья и какая жизнь ожидает ее впереди с этим неведомым мужем, которого досужее воображение рисовало то пригожим добрым молодцем, ласковым и милым, то стариком-ворчуном, постылым скрягой с тяжелыми кулаками.

Обычай вызывать своего суженого, и в особенности так называемые «страшные» гадания, довольно заметно отражались на душевном состоянии гадальщиц. Почти на протяжении всех Святок девушки жили напряженной нервной жизнью. Воображение рисовало им всевозможные ужасы, в каждом темном углу им чудилось присутствие неведомой страшной силы, в каждой пустой избе слышался топот и возня чертей, которые до самого Крещения свободно расхаживают по земле и пугают православный люд своими рогатыми черными рожами. Это настроение поддерживалось не только самим гаданием, но и бесконечными рассказами о страшных приключениях с гадальщицами, которыми запугивали девичье воображение старухи и пожилые женщины, всегда имевшие про запас добрую дюжину страшных историй.

Однако в веселые святочные вечера даже эти ужасы не могли удержать девушек в хатах, и, как только на селе зажигались огни, они как тени скользили по улице, пробираясь на посиделки. Да и немудрено: до страха ли тут, когда впереди ожидают танцы, маскарады, игры, песни и когда к этим беседам так долго и усердно готовились. Почти целый месяц шли приготовления к празднику: девушки шили наряды, парни готовили маскарадные костюмы и выбирали «жировую» избу. Вопрос о выборе избы для посиделок повсюду считался очень важным и решался сообща. Чаще всего за 2–3 рубля какая-нибудь одинокая солдатка или полунищая старуха уступала молодежи свою избу, позволяя вынести домашнюю рухлядь и убрать все так, как захотят наниматели. Деньги за избу платились наличными или отрабатывались, причем только в очень немногих местах девушки освобождались от взносов. В большинстве же случаев деревня не знала привилегии дам и обкладывала девушек наравне с парнями, а местами даже заставляла их платить больше, так что если парень вносил 6 копеек, то девушка должна была платить двенадцать, а в случае бедности – день жать.

Святочные посиделки начинались обыкновенно не ранее 6 декабря (по ст. ст.) и отличались от всех других посиделок тем, что и парни и девушки рядились. Это был своего рода деревенский бал-маскарад. Правда, ряжение, в особенности в первые дни Святок, бывало самое незамысловатое: девушки наряжались в чужие сарафаны (чтобы парни не узнали их по одежде) и закрывали лицо платком, и только самые бойкие наряжались в несвойственную одежду: парни – в женский, девушки – в мужской костюм. Это последнее переодевание практиковали чаще всего гости, приходившие на посиделки из чужих деревень, чтобы легче было интриговать и дурачить знакомых. Сама же «интрига» в таких случаях бывала также крайне незамысловата. Обыкновенно парень, переодетый девкой, выбирал себе в кавалеры какого-нибудь влюбчивого и простоватого парня и начинал его дурачить: заигрывал с ним, позволял вольные жесты и пощипывания, назначал свидания и даже давал нескромные обещания. К концу вечера простофиля-кавалер обыкновенно пламенел от страсти и умолял свою даму, чтобы она осчастливила его немедленно. Но дама обыкновенно кокетничала и уступала не сразу. Зато потом, когда все-таки она выходила на свидание и влюбленный парень заключал ее в объятия, из избы выскакивала целая ватага хохочущих молодцов, которые быстро охлаждали любовный пыл простофили, набивая ему полные штаны снегу. Приблизительно такой же характер носили интриги девушек, наряженных парнями. Они тоже выбирали себе наиболее простоватых девиц, ухаживали за ними, уговаривали идти за себя замуж и даже выпрашивали иногда в залог платок, колечко и прочее. Интриги подобного рода далеко не всегда отличались скромностью. Случалось, что какая-нибудь расшалившаяся солдатка, наряженная парнем, выкидывала такую штуку, что присутствующие девушки могли сгореть со стыда. Но таких солдаток обыкновенно успокаивали сами же парни, которые с хохотом и криками разоблачали озорницу почти донага и в таком виде пускали ее на улицу, где еще вываливали в снегу. Вообще, сдерживающим началом на посиделках служило присутствие в «жировой» избе посторонних, в лице ребятишек и пожилых мужчин и женщин. Особенно стесняли ребятишки: иной парень и рад бы позволить себе какую-нибудь нескромность в отношении интересующей его девушки, но видел, что с полатей свесилась голова мальчишки – брата девушки, который все примечал и мог при случае рассказать матери или отцу. Эти лежащие на полатях «контролеры» иногда так раздражали парней своим неусыпным надзором, что дело кончалось побоями: один из парней брал веник и с ожесточением хлестал ребятишек, в то время как другой припирал дверь и никого не выпускал из избы. Экзекуции такого рода сплошь и рядом достигали цели, и ребятишки, с ревом и плачем, разбегались по домам, как только их выпустят.

Сдерживающим началом служило до некоторой степени и присутствие на посиделках чужих парней и девок, пришедших из соседних деревень. Их принимали как гостей и старались, чтобы все было прилично и чинно. Хозяева беседы, как парни так и девицы, вставали с лавок и предлагали занять места гостям, а во время танцев обращали строгое внимание, чтобы чужая девушка не осталась без кавалеров и чтобы с парнями-гостями танцевали девки «первого сорта», то есть самые пригожие. Впрочем, бывали случаи, когда именно присутствие на посиделках чужих парней, явившихся незваными гостями, служило причиной ожесточенных ссор и даже драк. Если какой-нибудь парень из чужой деревни вздумает «ходить» (ухаживать) за девкой и посещать игрища, то он непременно должен был выставить парням – однодеревенцам девушки, в виде отступного, водки – в противном случае он платился побоями и даже увечьем. Избитый, в свою очередь, редко оставлял побои без отмщения и, подбив парней из своей деревни опять же «выставкою» им водки, являлся в сопровождении целой ватаги в село к оскорбителям и врывался на игрище, где и завязывалась, обыкновенно, свалка. Девки в таких случаях разбегались по домам, а парни, как побежденные, соглашались принимать на игрище чужаков «без водки», или, как победители, «сдирали» с противников выпивку, которую и распивали на посиделках.